Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь,
шел было
к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на
землях и у того и у другого.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны.
Пошлите теперь же
к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят
землю!
Чего нет и что не грезится в голове его? он в небесах и
к Шиллеру заехал в гости — и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на
земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь
пошла по-будничному щеголять перед ним жизнь.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль
шел прямо
к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки
к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной
земле.
По утрам, через час после того, как уходила жена, из флигеля
шел к воротам Спивак,
шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство ходить по
земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор
к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
Царь медленно
шел к военно-морскому отделу впереди этих людей, но казалось, что они толкают его. Вот губернатор Баранов гибко наклонился, поднял что-то с
земли из-под ног царя и швырнул в сторону.
К ним
шла мать, рядом с нею Спивак, размахивая крыльями разлетайки, как бы пытаясь вознестись от
земли, говорил...
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая
шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге в село, точно плыла над
землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
Солдатик, разинув рот, медленно съехал по воротам на
землю, сел и, закрыв лицо рукавом шинели, тоже стал что-то шарить на животе у себя. Николай пнул его ногой и
пошел к баррикаде; из-за нее, навстречу ему, выскакивали люди, впереди мчался Лаврушка и кричал...
— Ну-с, гуляйте, — скомандовал ей Лютов, вставая с
земли, и, взяв Клима под руку,
пошел к дачам.
— Ах, что я наделал! — говорил он. — Все сгубил!
Слава Богу, что Штольц уехал: она не успела сказать ему, а то бы хоть сквозь
землю провались! Любовь, слезы —
к лицу ли это мне? И тетка Ольги не
шлет, не зовет
к себе: верно, она сказала… Боже мой!..
Я
шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки
к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей
земли.
Все дальше и дальше должно
идти,
к концу,
к пределу,
к выходу из этого «мира», из этой
земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного.
— Видишь. Непременно
иди. Не печалься. Знай, что не умру без того, чтобы не сказать при тебе последнее мое на
земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока
иди к тем, кому обещал.
Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы попасть
к вам на
землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и луч света от солнца
идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака и
пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась
к лучшему. Деревья словно плакали: с ветвей их на
землю все время падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Как бы сговорившись, мы все разом сняли с себя котомки. Чжан Бао и Чан Лин выворотили пень, выбросили из-под него камни и
землю, а мы с Дерсу стащили туда кости. Затем прикрыли их мхом, а сверху наложили тот же пень и
пошли к реке мыться.
Холодный, пронзительный ветер не позволял нам долго любоваться красивой картиной и принуждал
к спуску в долину. С каждым шагом снегу становилось все меньше и меньше. Теперь мы
шли по мерзлому мху. Он хрустел под ногами и оставался примятым
к земле.
Кое-где виднелась свежевзрытая
земля. Та
к как домашних свиней китайцы содержат в загонах, то оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около реки на песке мы нашли следы одного очень крупного тигра. Он
шел вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный зверь приходил сюда не для утоления жажды, а на охоту за козулями и кабанами.
Под утро я немного задремал, и тотчас мне приснился странный сон: мы — я и Дерсу — были на каком-то биваке в лесу. Дерсу увязывал свою котомку и собирался куда-то
идти, а я уговаривал его остаться со мной. Когда все было готово, он сказал, что
идет к жене, и вслед за этим быстро направился
к лесу. Мне стало страшно; я побежал за ним и запутался в багульнике. Появились пятипальчатые листья женьшеня. Они превратились в руки, схватили меня и повалили на
землю.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на
земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились
к ручью и
пошли по гальке.
К вечеру погода не изменилась:
земля по-прежнему, словно саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман с изморосью начинал надоедать.
Идти по лесу в такую погоду все равно что во время дождя: каждый куст, каждое дерево, которые нечаянно задеваешь плечом, обдают тысячами крупных капель.
Ведь вот вы, может, знаете, — да как вам своей
земли не знать, — клин-то, что
идет от Чеплыгина
к Малинину?..
Он
идет к неотступному жару полудня; он словно рожден им, словно вызван им из раскаленной
земли.
Ущелье, по которому мы
шли, было длинное и извилистое. Справа и слева
к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд
шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался
к земле и разбирал листву руками.
В ночь с 25 на 26 июня
шел сильный дождь, который прекратился только
к рассвету. Утром небо было хмурое; тяжелые дождевые тучи низко ползли над
землей и, как саваном, окутывали вершины гор. Надо было ждать дождя снова.
Как только начала заниматься заря, пернатое царство поднялось на воздух и с шумом и гамом снова понеслось
к югу. Первыми снялись гуси, за ними
пошли лебеди, потом утки, и уже последними тронулись остальные перелетные птицы. Сначала они низко летели над
землей, но по мере того как становилось светлее, поднимались все выше и выше.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с одного берега на другой. Деревья, упавшие на
землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание
к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и
пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела
к истокам Улахе.
Отсюда начинался подъем на хребет. Я взял направление по отрогу, покрытому осыпями. Интересно наблюдать, как приспособляются деревья, растущие на камнях. Кажется, будто они сознательно ищут
землю и
посылают к ней корни по кратчайшему направлению. Через час мы вступили в область произрастания мхов и лишайников.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они
шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде травы не было. Кони так устали, что, когда с них сняли вьюки, они легли на
землю. Никто не узнал бы в них тех откормленных и крепких лошадей, с которыми мы вышли со станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы
землей. Через час мы подошли
к знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам
идти разрушить лудеву, но я посоветовал ему остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы были уничтожены.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я
пошел побродить по поляне и незаметно подошел
к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на
земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь.
Посидев еще немного, я
пошел дальше. Все время мне попадался в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на
земле. Китайцы в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его
к солнцу то одной, то другой стороной.
Наскоро поужинав, мы
пошли с Дерсу на охоту. Путь наш лежал по тропинке
к биваку, а оттуда наискось
к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно по всему лугу. Черноватая
земля солонцов была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами
земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
На далеком северо — востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше
к югу, все в том же юго — восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко
идет земля, расширяясь все больше
к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу.
«Куда могла она
пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в
землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал
к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
И вдруг сзади меня, немного вправо, раздался резкий, пронзительный свист, от которого я инстинктивно присел
к земле. Впереди и влево раздался ответный свист, и я сразу сообразил, что это два человека
идут навстречу друг другу приблизительно
к тому месту, где должен был проходить и я. В темноте уже как будто мелькала неясная фигура и слышались тяжелые шаги. Я быстро наклонился
к земле и заполз в овражек…
Оставь, оставь… Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество
идет к высшей правде,
к высшему счастью, какое только возможно на
земле, и я в первых рядах!
Там нагнулася, покачнулася,
Опрокинула, ведьма, легок челн,
Муж-от якорем на дно
пошел,
А она поплыла скоро
к берегу,
Доплыла, пала на
землюИ завыла бабьи жалобы,
Стала горе лживое оказывать.
Чтобы заслужить бессмертие, нужно жить, а не умирать; нужно на
земле, в земной человеческой истории совершить дело спасения; нужно связать себя с историей вселенной,
идти к воскресению, утверждать плоть в ее нетленности, одухотворять ее.
Если же он принадлежит
к серой массе, составляющей большинство, то обыкновенно садится на участок в том селении, где прикажет начальство, и если в этом селении тесно и нет уже
земли, годной под участки, то его сажают уже на готовое хозяйство, в совладельцы или половинщики, или же его
посылают селиться на новое место.
Только в стрельбе с подъезда
к птице крупной и сторожкой, сидящей на
земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет
идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
В море царила тишина. На неподвижной и гладкой поверхности его не было ни малейшей ряби. Солнце стояло на небе и щедро
посылало лучи свои, чтобы согреть и осушить намокшую от недавних дождей
землю и пробудить
к жизни весь растительный мир — от могучего тополя до ничтожной былинки.
Досада взяла меня. Я рассердился и
пошел обратно
к соболиному дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал на то место, где на
земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На этот раз я попал в гости
к филину, а потом опять
к каменной глыбе с россыпью.
Папа захватил
землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и
идет, только
к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть.
— Ваши-то мочегане
пошли свою
землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно
к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
Между тем
к вечеру
пошел дождь, дорога сделалась грязна и тяжела; высунувшись из окошка, я видел, как налипала
земля к колесам и потом отваливалась от них толстыми пластами; мне это было любопытно и весело, а лошадкам нашим накладно, и они начинали приставать.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило
к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я
шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения
земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
Азорка!» — и вдруг большая собака, без шерсти, подбежала
к мамаше, завизжала и бросилась
к ней, а мамаша испугалась, стала бледная, закричала и бросилась на колени перед высоким стариком, который
шел с палкой и смотрел в
землю.
— Миром
идут дети! Вот что я понимаю — в мире
идут дети, по всей
земле, все, отовсюду —
к одному!
Идут лучшие сердца, честного ума люди, наступают неуклонно на все злое,
идут, топчут ложь крепкими ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые силы свои все
к одному —
к справедливости!
Идут на победу всего горя человеческого, на уничтожение несчастий всей
земли ополчились,
идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!